Сны практически никогда не записываю, но сегодняшний пусть будет таковой моя прихоть хочу запомнить.
Я помню моего приятного приятеля внезапная звукопись, и недодругом назвать нельзя, а просто хороший собеседник, достойный юноша. Я помню как мы шли поздним вечером по аллейке, а с двух сторон коттеджи, шелестящие деревья, и обошлось даже без чёрной кошки.
Я помню пекарню, и то как я пыталась наскрести в кошельке монет на черничный ирландский пирог. И продавщицу, знакомую мне женщину, чьё лицо было стёрто пробуждением. И её руки - в веснушках, и гусиные лапки, подчёркивающие кофейный оттенок её глаз.
Помню, идём мы с приятелем моим, посмеиваясь и переговариваясь почему-то полушёпотом, и вижу поворот, которого и не было никогда на этой аллеи, и стоит его родной дом - пустой, гостеприимный, полный духовностями, антиквариатом советских времён, и каким-то чуть провинциальным стремлением к высшему, к морю-небу-облакам.
И спотыкается юноша мой, падает, свербит от боли его колено, и подставив свое плечо, и кистью оглаживая желтовато-зелёный, будто облепленный пожухлыми листьями осени, его пиджак я чествую тепло человеческого тела, и все мышцы-кости-сосуды, ощущаю кровь, которую качает его сердце и грудь торопливо вздымающуюся от испуга. И сукно его пиджака - приятное, родное, немного шероховатое словно щетина. Я чувствую.
И дальше, отворяя дверь, вхожу в длинную, узкую комнату - его комнату. И вижу покоцанное кресло, напротив обделенного шторами окна, и вроде бы ночь давно накинула свою чернеющую шаль на купол города - вот - передо мной закатное солнце, осевшее на небрежно заправленной кровати, плакатах с рок звёздами семидесятых, столике из чёрного дерева, а моя рука до сих пор, застывшая в дружеском жесте - на его плече, и я чувствую его сердце - живо, тёплое, играющее - сквозь кожу, ворсинки, подкладку.
Мне становится страшно, что сейчас выпроводят этим неловким движением глаз, покажут на дверь, и я останусь одна с холодными ладонями, и слова, шутки и гиканье так и завянут невысказанные на языке. Звучат мелодия и я ясно слышу чистый женский вокал. Единственное, что принадлежит двадцать первому веку в этой комнате – это мощные колонки, громоздкий сабвуфер. Музыка водяной струйкой залилась мне в ушные раковины, запечатав меня в этом музыкальном коконе. Даже если захочу – не забуду. Так красиво.
Почему-то я чувствую тяжесть на плечах, мой юноша обнял меня, что редко, редко друзья обнимают меня, а я в смущении не лезу, но в тот момент он обнял меня, и я вижу чётко перед собой – его чёрные как лакированные пуговицы глаза, ёжик таких же чёрных волос, чуть пробивающиеся усики над верхней губой, мой юноша худой, чуть нескладных и высокий, но он чуть согнулся и мне не приходится вставить на цыпочки.
Вибрация. Картинка выцветает, я отвечаю на звонок, вылетев из его комнаты, и то прекрасное испаряется из моего тела, чьей теплотой, оно уже успело заразиться.
Возможно, это еще одно подтверждение тому, что во сне мы улетаем, переносимся в другие места, миры, реальности. Ведь, этот сон был куда более настоящим, чем я сейчас, печатающая эти строки, он был более реальным, чем моя смятая постель и заспанный голос в трубке. Я даже поймала себя на мысли позвонить моего знакомому с вопросом «ты тоже это видел, да?!». Но желания прослыть безумной или слишком «замечтательной» у меня нет.
Но всё это было на самом деле, верно, верно?