Фэндом: Led Zeppelin
Автор: S is for Sibyl
Бета: разыскивается
Размер: мини
Пейринг: Джимми Пейдж/Денис
Жанр: AU, слэш, гет, драма, mind-fuck
Рейтинг: NC-17
Саммари: «Один умный латыш, которого я знавал в 19 году в Москве, сказал мне однажды, что беспричинная задумчивость, иногда обволакивающая меня, признак того, что я кончу в сумасшедшем доме». Владимир Набоков, «Отчаяние».
Дисклаймер: отказываюсь
Предупреждение: слэш, графичное описание употребления наркотиков, ОЖП, mind-fuck, набоковщина
Размещение: только с моего разрешения
От автора: для electric gypsy и Rave..
читать дальше
William Blake, “The Argument”.
Rintrah roars & shakes his fires in the burden'd air;
Hungry clouds swag on the deep
Once meek, and in a perilous path,
The just man kept his course along
The vale of death.
Roses are planted where thorns grow.
And on the barren heath
Sing the honey bees.
Then the perilous path was planted:
And a river, and a spring
On every cliff and tomb;
And on the bleached bones
Red clay brought forth.
Till the villain left the paths of ease,
To walk in perilous paths, and drive
The just man into barren climes.
Now the sneaking serpent walks
In mild humility.
And the just man rages in the wilds
Where lions roam.
Rintrah roars & shakes his fires in the burden'd air;
Hungry clouds swag on the deep.
Rintrah roars & shakes his fires in the burden'd air;
Hungry clouds swag on the deep
Once meek, and in a perilous path,
The just man kept his course along
The vale of death.
Roses are planted where thorns grow.
And on the barren heath
Sing the honey bees.
Then the perilous path was planted:
And a river, and a spring
On every cliff and tomb;
And on the bleached bones
Red clay brought forth.
Till the villain left the paths of ease,
To walk in perilous paths, and drive
The just man into barren climes.
Now the sneaking serpent walks
In mild humility.
And the just man rages in the wilds
Where lions roam.
Rintrah roars & shakes his fires in the burden'd air;
Hungry clouds swag on the deep.
«…ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона» — он бы остриг ее.
Он бы остриг женушку свою, и никогда бы больше не находил ее волосков на тарелке с рождественской индейкой и печеной картошкой и брокколи. Золотые крупицы на фарфоровом сервизе. Игра за сокровищами — найди локон его благоверной среди рождественского пиршества.
Джимми ненавидит это.
Джимми ненавидит ее семейный табор из двух человек, пробивающийся в его дом каждое двадцать пятое декабря. Тесть и его очередная жена (таких делают под копирку на фабриках — припухлости и выемки в правильных местах и та пустота, на месте языка, который им богатый муженек отрезал).
Хотя Джимми бы сделал тоже самое со своей милой и ее длинным язычком, если бы время от времени не пользовался им, когда ночь шрапнелью бьет в окна, но стекла выдерживают натиск и водопад из разбитого стеклопакета и покореженной деревянной рамы пробивается внутрь их спальни, лишь когда-лишь когда-лишь когда-лишь когда…
…их тела отползают друг от друга и все вокруг — горячее, влажное марево.
От воспоминаний у Джимми все внутри скручивается в узел. Горячо и сладко.
Чихает.
Сегодня сочельник и Джимми мечтает, что отомстит своей златовласой домохозяюшке сегодня же вечером. Он повалит ее на кровать и сделает то, что ей совсем-совсем не понравится, и рождественским подарком оставит ей гематомы, оставит ей сперму, оставит ей всего себя; но это все ложь.
Он ничего этого не сделает, как не делал никогда, кроме одного памятного им двоим раза, когда он взял ее напротив зеркала в крошечной ванной их первого дома, вдавливая щекой в стекло и наматывая длинные, светлые волосы на подрагивающий от натуги кулак, и безотрывно глядел на свое отражение.
Человек по ту сторону скалился, готовясь с секунды на секунды выбраться из зеркального мира и занять место Джимми.
Человека по ту сторону хотелось уничтожить.
Взять полицейскую дубинку и превратить его и без того безобразное лицо в кровавую кашу.
Выбить носовый хрящ, так чтобы Джимми заимел горделивый, греческий профиль, который он всегда так желал.
Срезать щеки бритвой и бросить их на пир воронам.
Протиснуть гвозди между верхними и нижними веками, убирая уродливую узость глазной щели.
Скальпелем прорезать кожу, и, забравшись внутрь, устроить капитальный ремонт, уничтожая луноликое лицо, обманом заставляющее своего хозяина казаться мягким и благодушным. А потом зашить кожу чародейскими нитями из чистого золота (можно воспользоваться вырванным клоком волос его суженной) и часами напролет простаивать у зеркала, одной рукой щупая преображенные черты, а другой неспешно мастурбировать, трогая себя обеими руками в такт.
И в конце заляпать зеркало.
Заляпать человека по ту сторону.
Заляпать его преображенное лицо.
Но мистической операции так и не произошло.
Его милая вскрикивала и выбивалась и наконец соскочила с крючка Джимми. Отшатнулась к стиральной машине, сбивая локтями свои бесчисленные склянки и колбочки с кремами и бальзамами. Дрожала. Принялась рыдать. Больше от унижения, чем от боли.
Заприметила крупную наливающуюся цветом гематому на запястье и тупо глядела на нее с пару минут, прежде чем смогла опомниться и выскочить из ванной.
Из дома.
Из спокойного родного Хестона.
Ну конечно, она помчалась в отчий дом и рассказала обо всем папаше.
Джимми пришлось извиняться (словами и подарками) целый месяц перед тем, как она вернулась к нему, и ее отец еще долго фантомом мерцал над изголовьем их кровати, всякий раз, когда Джимми порывался трахнуть свою «драгоценную».
Но ничего не выходило — усталость, наркотики и призрачное присутствие тестя оказывали на Джимми кастрирующий эффект, и в какой-то момент он бросил попытки трахнуть свою «зайку».
Вместо этого они занимались с ней любовью.
Как она того и хотела.
Поэтому Джимми никогда не сотворит с ней всего того, что фейерверками бьется у него в черепе. Никогда-никогда-никогда…
…иначе его дурочка выбежит в испуге из дома, помчится по усыпанным солью слегка заснеженным дорогам, убежит прочь к своему папаше и выплачет все глаза, рассказывая, что ее дорогой Джимми сотворил с ней.
А папаша его милой — начальник главного управления главного оазиса всех лондонских консерваторов под названием Хестон.
Он начальник и Джимми, ведь Джимми — главный следователь в своем участке, и он уже давно метит на должность заместителя начальника, и один только черт знает, как Джимми ломает спину ради повышения.
Нужно лишь еще раз показать начальству, как на деле хорош Джимми Пейдж.
Всего разок, и его не могут не повысить.
Сидит вот в сочельник в участке, когда в участке осталось так мало людей, что от церкви на противоположной стороне дороги слышится пение.
И его любимая должно быть сейчас в церкви.
Конечно, не в этой. Эта слишком обшарпана и сера для нее, но его милая точно просит сейчас у всех земных и внеземных сил об исполнении всех ее милых желаний, стоя сейчас на коленях…
Мило.
«…воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое» — она должна стоять на коленях перед Джимми.
Должна стоять и молиться.
А он бы достал своего лучшего друга, распуская ремень и язык, и он бы показал ей, настоящую внеземную силу, показал бы…
Гогот за стенкой.
Джимми рывком поднимается из-за стола. Высмаркивается, комкая уже и так измочаленную салфетку. Затекшая шея издает предсказуемый хруст. Джимми расправляет плечи и выходит из своего кабинета, по пути отправляя насквозь мокрую салфетку в мусорный бак. В холле, изуродованном новогодними игрушками и ленточками и снежинками, стоят двое офицеров полиции, чьи имена Джимми и вспоминать не хочет, и заполняют бумаги.
— Пейдж, мы тут словили одного со снегом, — говорит тот, что потолще, с тремя подбородками. На красноватом лице пестреет свежий шрам от бритвы.
Жаль, что не на подбородке.
По одному бы такому шраму на каждый из трех.
— Ничего серьезного, мы разберемся, — уверяет Джимми второй — такой же упитанный и такой же омерзительный, как и его собрат.
Траляля и Труляля.
Вот они кто, такие имена им бы нашить на их черных, форменных костюмах, которые жмут им в заднице, брюхе и плечах.
Только между ног точно не жмут.
Ха! В этом Джимми абсолютно уверен.
От мстительных мыслей, Джимми становится весело, и он забывает о том, как они раздражающе надрывали смехом кишки всего с пару минут назад, отвлекая Джимми от самого себя.
— Со снегом? — Переспрашивает он.
— Ага. Мы его подловили у входа в подземку — кадрил там троих девиц за раз, и распивал шампунь, а, как начали их обыскивать, в сумке у него четыре грамма обнаружили. Там кстати и крем для лица был, представляете? Педик ебаный.
— И тональник! Ты про тональник сказать забыл!
Веселость разливается в Джимми все больше.
— Крем для лица? И впрямь забавно. А знаете, я сам с ним потолкую. Вы оба — идите домой, все ясно?
— Да что вы, чего вам с обычным джанки возится… — начинает было Траляля.
— Я так решил, — отрезает Джимми.
Перспектива провести еще три часа до конца рабочего дня, пялясь на толстую стопку закрытых им в этом месяце дел, нагоняет на него такую же муторную тоску, как и ожидание завтрашнего праздничного обеда.
— Идите домой, — произносит Джимми, — праздник все-таки, — добавляет он, зная, что те купятся на фальшивую заботу.
Джимми Пейдж — хороший коп.
Вот это шутка.
Траляля и Труляля требуется добрая минута, чтобы переварить хорошую новость, но, когда слова Джимми все же достигают крошечного тайника с серым веществом внутри, спрятавшегося внутри черепов офицеров, они принимаются суетиться.
Собирают вещи.
Рассыпаются в благодарностях.
Перед тем, как они наконец-то покидают участок, Джимми приходится услышать истории об их спиногрызах, которые ждут Траляля и Труляля в их сказочных домиках (на самом-то деле, они ждут подарков под елкой, но об этом Траляля и Труляля решают умолчать).
— Он в кабинете для допросов, — озвучивает один из них очевидное.
Согласно протоколу за стеклом должен находиться хотя бы еще один полицейский, наблюдая за ходом допроса со стороны, но Джимми может притвориться, что забыл о протоколе.
Хотя бы разок.
Хотя бы в праздник.
Он мельком проглядывает протокол обыска — портмоне (полсотни фунтов десятками, семнадцать пенсов, кредитная карта от банка Ллойдс и подарочная карта в сетевую кофейню), штопор, три пустых блистера из под аспирина, вскрытая пачка салфеток, зажигалка Зиппо, клубничный дирол и такие полюбившиеся офицерам крем для лица и тональный крем.
Джимми раскрывает черную сумку, которую передал ему Траляля (или то был Труляля?..) и запускает в нее руку. Нащупывает небольшую баночку крема и снимает с нее крышку.
Увлажняющий. Джимми макает в нее палец и, вытащив, наскоро растирает крем по крыльям носа. Заветренные.
Причиной для задержания в протоколе вписаны четыре грамма кокаина, которые были в срочном порядке конфискованы, запечатаны в пакет для улик и переданы главному следователю, мистеру Пэйджу (сэру).
Предвкушая чуть более острое, чем заполнение официальных бумаг, продолжение вечера, Джимми рассматривает задержанного через стекло.
Сцепив руки за спиной, Джимми обводит взглядом кабинет — поначалу задержанный кажется ему частью интерьера. В нем нет ничего живого, ровно, как и в металлическом столе у которого он сидит. Двух стульях — одного занятого, а другого пустого. Четырех углов кабинета для допросов. Стекле, из-за которого смотрит Джимми, зная, что для заключенного это обычное зеркало.
У Джимми есть все время на свете, и он медленно шагает вперед, едва не соприкасаясь кончиком носа с холодным стеклом.
Задержанный сидит в пол оборота, так что лица не разглядеть. Видны одни только углы — плеч, локтей и коленей, астеничная комплекция и длинные, скрадывающие черты лица волосы.
Когда человек за стеклом одним слитым движение поворачивается к Джимми лицом, на одну предательскую секунду ему мерещится, что задержанный смотрит прямо на него.
Но момент спустя Джимми понимает, что тот рассматривает свое отражение в зеркале.
У задержанного рассеянный, слегка удивленный взгляд, словно он все еще не может смириться с тем, что его поймали с поличным.
Но этим взглядом щеголяет большинство преступников до начала самого допроса, этим этот задержанный не отличается от всех тех, кто сидел на этот самом стуле до него.
Джимми не интересуют проблески чувств в глазах человека за стеклом.
Джимми интересует все то, что лежит на поверхности.
А там, в бесславной камере пыток для арестантов, в парке аттракционов для обезумевших от скуки стражей порядка, там находится детище полицейской дубинки и скальпа, однажды придуманное самим Джимми, пока он вбивал женушку в стекло над раковиной.
В это мгновение, стекло, определяющее кто в этом мире следователь, а кто задержанный, кто за хороших, а кто за плохих, становится зеркалом, и Джимми смотрится в него.
Смотрится в себя самого, который все же прошел мистическую операцию.
Следов от разрезов на коже нет. Золотые нити не видны (на то они и чародейские!). Джимми получает все то, что хотел увидеть — его рождественский подарок, его награда за толстую стопку закрытых дел.
Вот только это лицо надето на чужое тело. Вот только Джимми смотрится не в зеркало, а в простое стекло. Вот только внеземные силы не дарят подарки, потому что внеземных сил нет.
Есть только земные, и собрав всю свою силу в кулак, Джимми входит в кабинет для допросов.
— Вы кто? — Вздрогнув от неожиданного появления неизвестного ему полицейского, тут же спрашивает человек из (за)зеркального мира.
У человека взволнованный голос и грубоватый восточноевропейский акцент, и все это не достойно того лица, который он носит.
К (не)счастью.
— Я главный следователь Хестона, но для тебя это не имеет никакого значения, поэтому считай, что я просто единственный оставшийся полицейский в этом участке, — складно говорит Джимми, вешает пиджак на спинку пустующего стула, сглаживая рукой невидимые складки с присущей ему тщательностью, но так и не садится.
Большим жестом ставит сумку задержанного на середину стола.
Вот она — новая рукотворная граница.
В отличие от стеклянной стены, эту Джимми построил сам.
— А ты единственный преступник в этом участке, — продолжает Джимми логическую цепочку.
— Они мне подбросили, — выдает задержанный заранее приготовленную ложь.
— Кто тебе что подбросил? — Сдерживая усмешку, спрашивает Джимми.
Замешкавшись, задержанный выдает блестящий ответ.
— Ничего.
Неверный ответ, совсем неверный.
Хочется засмеяться над тем, как несуразно звучит очередная ложь, но вместо этого Джимми вновь чихает.
Он морщится и достает из кармана брюк платок (платок, на людях он пользуется отутюженным лично им тканевым платком. Раздражающие кожу носа салфетки Джимми достает лишь, когда остается один на один с самим собой) и вытирает подступившую к верхней губе влагу.
— Понимаете, я…
— Я все понимаю, — обрывает его Джимми, приседая на край стола. Он чеканит слова, неотрывно смотря в лицо напротив, — понимаю, что покупаешь ты кокс в первый раз жизни. Понимаю, что ты больше не будешь. Понимаю, что сегодня Рождество, а у тебя есть девка, младший брат дошкольного возраста, морская свинка, выбери сам, и они ждут тебя дома. Я понимаю все. Я сюда и пришел для этого. Чтобы понимать тебя.
Лицо напротив застывает, помогая Джимми представить, как бы оно смотрелось на нем самом. Он воображает, что задержанный носит маску, и Джимми снимет ее, стоит только ему добиться правильных показаний и росписи на официальной бумажке.
И без того бледное лицо белеет еще больше (Джимми не стоит и проверять, что написано на тюбике тонального крема, он готов поспорить, что это единичка — самый светлый оттенок — слоновая кость) от каждого последующего слова.
— Да ты просто хотел расслабиться и хорошо провести время, — неумолимо продолжает Джимми, — да ты и не знал, что покупаешь кокаин, ты наверное думал, что это мука или тальк. Да ты вовсе не для себя это хранишь, а так, для друга. Это я тоже все понимаю.
Джимми замолкает, позволяя тягостному молчанию закончить то, что начал он сам — задержанный начинает ломается.
Он забывает ложь.
Он приглушает наглость.
Он опускает руки.
Любой задержанный.
— Как тебя зовут? — Личная информация о задержанном выписана в отчете, отданным ему офицерами, но Джимми нужно услышать все это самому. Лично.
Если задержанный ответит: «Джимми Пейдж, меня зовут Джимми Пейдж», Джимми поверит ему и закроет дело и к черту настоящий мир, когда есть тот, в зеркале, но задержанный не понимает, что от него ждут, и вновь проваливается.
Вновь отвечает неверно.
— Денис.
— Как?
— Я приезжий.
— Это и так понятно. И откуда ты, приезжий? — С иронией осведомляется Джимми.
Дальше их диалог обретает вид партии в пинг понг. Любой партии, которую Джимми когда-либо проводил, а именно он подает, ответчик замахивается и промахивается, позволяя целлулоидному мячу своевольно прыгать по своей половине стола, а потом Джимми подает вновь, и вновь, и вновь.
Джимми собирает общую, не относящуюся к задержанию информацию, и с каждым ответом этот неудачливый игрок в пинг понг оседает на стуле все больше.
Обычно Джимми не тратит времени на вопросы о деталях работы задержанного, не интересуется прошлыми адресами, и уж точно не вникает в тонкости миграционного процесса, но в этот раз Джимми не собирается вести себя, как обычно, ведь в этот раз преступление это последнее, что занимает его мысли.
В этот раз у него нет плана.
Есть только пустой полицейский участок и его двойник с лицом, которое должно было достаться Джимми и преступлением, за которое должны были арестовать Джимми.
— Давай посмотрим на твое вещество поближе, — предлагает Джимми, раскрывая пакет с официально изъятым наркотиком.
— …копирайт стоит ебаные гроши… — Денис останавливается на полуслове, принимаясь взволнованно наблюдать за действиями Джимми.
А Джимми выцепляет из заднего кармана брюк хирургические перчатки, использующиеся при рассмотрении улик, и чуть склонившись, высыпает часть кокаина на металический стол.
Теперь пакетик пустует не меньше, чем на четверть.
— Я воспользуюсь твоими вещами, уверен, ты не против, — с напускным дружелюбием, Джимми вытаскивает из сумки, красующейся в центре стола, портмоне и забирает кредитную карту.
— Рождество и вправду будет веселым, Денис.
Иностранное имя тает на языке чуть дольше, чем остальные слова.
Непривычный набор звуков заставляет Джимми артикулировать тщательнее, чем он делает обычно, и в голову влезают совершенно неинтересующие его вопросы: как произносят имя у того на родине? затасканное ли оно или редкое? как выглядят другие люди с тем же самым именем? как-они-выглядят? вот так?
Краем глаза, Джимми следит за реакцией Дениса, пока он разделяет порошок на четыре равных дорожки. Скорость, с которой он мастерит четыре идентичных линии наркотика, открыто заявляет о большом опыте и частой практике. Джимми знает это и хвастается умением, за одно которое его можно бросить за решетку.
— Да вы профи, — справившись с замешательством, говорит Денис.
— Да. Профи.
Этот желтоватый, приготовленный на чьей-нибудь занюханой кухне, порошок, совсем не то к чему привык Джимми, но выбирать не приходится, ведь свой запас он прикончил сегодня вместо ланча. Но черт бы побрал все эти комки…
Увидя, что Джимми закончил с дорожками, Денис наполовину искренне, наполовину из желания угодить (все еще рассчитывает, что этот допрос может окончиться для него хорошо, тупица) предлагает:
— У меня в портмоне есть пара купюр.
Джимми отвечает ему насмешливым взглядом и встает со стола.
Денис тут же застывает, чуть отклоняя голову назад.
Джимми догадывается, что тот боится удара.
— Я, как ты выразился, профи, — качает головой он и, подойдя к своему стулу, выуживает из пиджака стеклянную трубочку, чистую, всего в пару дюймов длиной. Та хранится в нагрудном кармане наряду с полицейским значком.
Джимми напоказ крутит трубочку в пальцах, зачарованно наблюдая, как Денис зачарованно наблюдает за ним.
А потом он одним шагом сокращает расстояние между ними, оказавшись совсем близко, нос к носу.
Джимми смотрит тому в лицо, собирая в свое собственное неписаное досье на Дениса все невидимые ему до этого детали…
— Вы что, собираетесь?.. Вы и впрямь собираетесь?..
…замазанный тональным кремом прыщ на носу Дениса розовеет, обличая свое позорное существование.
— Еще как собираюсь.
Позволяя волосам упасть себе на глаза и втягивая в нос кокаин через трубочку, он думает о том, что у Дениса глаза ровно такие же, как у него.
Замирает, пытаясь совладать со сбившимся дыханием — привычное к стимулятору тело среагировало на вещество еще за до того, как Джимми сделал вдох, и сердце опередило пока не столкнувшийся со слизистой порошок, принявшись биться об клетку ребер с особой яростью.
Джимми может думать только об этих двух вещах — помчавшимся вперед и только вперед сердцебиении и глазах, уставленных на него.
Его глазах, глазах того человека за стеклом.
Все черное.
Радужка, как расширившийся под кокаином зрачок.
Чернота поглотила цвет.
Сейчас?
А разве так не было всегда?
Денис и его глаза — они смотрят на Джимми.
Их нужно вырвать, Джимми нужно почувствовать их вес в своих ладонях, а потом примерить на себя.
— Теперь твоя очередь, — говорит он, указывая на оставшиеся две дорожки.
— Тут слишком много. Я столько обычно не…
— Давай, давай, — обрывает его Джимми.
Мышцы так и просятся, чтобы их размяли, и накрыв затылок Дениса рукой, он притягивает его голову к столешнице.
Противоборствующее давление на его руке провоцирует у Джимми истеричную веселость и решение не-выпускать-во-что-бы-то-ни-стало.
— Мне херово будет.
— Будет.
Денис делает последний безрезультатный рывок назад и, взяв предложенную Джимми трубочку, втягивает все без остатка.
На столе остаются лишь мелкие крупинки и желтоватая пыль.
Джимми по привычке собирает ее пальцем, но, уже поднеся руку ко рту, останавливается.
Он видит, как организм Дениса справляется с действием наркотика, видит, как Денис меняет положение ног, потом рук, потом снова ног, видит, как тот расслабляется секунда за секундой, ссутулится…
— А ну-ка давай… — отрывистым движением Джимми перемещает руку ко рту Дениса, с нужной силой нажимая там, где должны быть зубы-тройки, и тот приоткрывает рот.
В оборонительном жесте Денис приподнимает руки вверх, но не решается оттолкнуть от себя Джимми — страх перед «нападением на сотрудника полиции при исполнении» держит Дениса на самом краю, не позволяя сорваться.
Другой рукой Джимми принимается втирать тому остатки кокаина в десны. Горячие и ярко-розовые.
— Хватит… перестаньте… хватит, — слова клокочут у Дениса где-то в горле, и до Джимми долетают обрывки, но этого достаточно, чтобы он ощутил чужую злость.
Джимми ощущает и свою злость тоже.
Они двойники, а значит и чувства у них одинаковые.
— Ты сказал, что женат. Расскажи про свою жену, — говорит, нет, приказывает Джимми.
— Я ненавижу ее, — подначиваемый огромной (но обычной для Джимми) дозой кокаина выпаливает Деннис.
— Да! — Победно вскрикивает Джимми. Черная веселость подталкивает его продолжить, — какая она?
— Она была моим боссом на прошлой работе. Тоже копирайтинг, — рвано говорит Деннис. Наклоняется вперед и смотрит на Джимми снизу вверх. Этот новый, накокаиненый взгляд приходится Джимми особенно по вкусу, — рабочей визы у меня тогда не было, и она держала меня на птичьих правах. Платила наличкой.
— Когда вы в первый раз трахнулись?
— Это был корпоратив. Я много выпил и предложил ей потанцевать. Там была ужасная музыка. Я всех ненавидел. И музыку ненавидел. Это все была шутка.
— А ебля? Когда это было? После танцев?
— Она пригласила меня к себе. Я не мог отказать, она же мой босс, не успел придумать… придумать… — Денис останавливается.
— Что? — Вскипая, цедит Джимми.
Ни Джимми, ни кокаин не приемлют пауз.
— Я не знаю, как будет это слово по-английски, — признается Денис, и его раскатистое произношение огорошивает Джимми, совсем как в первый раз, когда он только вошел в кабинет для допросов.
— Плевать, продолжай, — он присаживается на угол стола, и рефлекторно вздрагивает, стоит их с Денисом коленям соприкоснуться.
Того развозит от наркотика так, что он и не замечает касания.
Тогда Джимми предпочитает не обращать внимания на это тоже.
— И мы приехали к ней, и я сделал вид, что мне нужно отлить.
— Пытался выиграть время?
— Да! И я уже собирался сказать ей, что меня ждут дома или что-то в этом роде, не могу вспомнить, и когда вышел, она была в спальне.
— Ты пошел туда?
— Да, да, я вошел, а она лежала на кровати и трогала себя между ног. Голая совсем. Она была не в моем вкусе, такая болтливая и…
— Она была блондинкой?
— Что?
— Волосы, волосы ее, они были светлые?
— Нет. То есть да. Я думал, что она блондинка, а потом, уже после свадьбы, узнал, что она крашеная. Я видел ее корни — такие серые, как у мыши. Она каждые две недели ходит в салон на окрашивание.
— Так ты трахнул ее?
— Я… я хотел сказать, что в жизни не всегда получаешь все, что хочешь, типа думал остаться вежливым, вся херня, но…
— Но ты ничего так и сказал и трахнул ее.
— Она была моим боссом! — Крик Дениса звучит, как страстное извинение, — да, да, мы потрахались тогда. В следующий понедельник я пришел на работу, чтобы сказать ей, что увольняюсь, но весь офис знал о том, что мы тогда… в общем, мы начали встречаться, даже съехались и купили попугая. Он все время сидел в клетке, грыз мел, еще у него были качели, которые он все время раскачивал, а когда смотрелся в свое маленькое зеркало…
— Забудь о попугае, продолжай рассказывать о жене, — перебивает Джимми, возвращая линию мысли Дениса в нужное русло.
— Через полгода она предложила пожениться, чтобы мне дали гражданство и я смог нормально работать, выезжать заграницу, все дела. И я согласился, я же не тупой.
— Еще какой тупой, — заявляет Джимми, наклоняясь к нему всем корпусом.
Они едва не сталкиваются носами.
Нос Дениса, этот его острый нос, именно такой, с каким Джимми обязан был родиться.
— Правда? — Совершенно поехав от кокаина мозгами спрашивает Деннис. Тихо и доверительно, точно они здесь просидели не меньше месяца и говорили по душам (черным-пречерным… или же горячим и ярко-розовым?..).
Поры, думает Джимми, вот он, еще один человек с такими большими порами, как у него самого — этого мистическая операция изменить не смогла, не избавила человека по ту сторону зеркала от прыщей и сыпи и черных точек.
Джимми накрывает лицо напротив ладонью и проскальзывает ей от лба к подбородку. Его пробирает, и Джимми не понимает, чье лицо он сейчас трогает — Дениса или свое.
Они двойники и все у них одинаковое.
— Всё правда, — веско говорит Джимми, — слабак, — и, прихватив за ухо, он дергает Дениса на себя.
В попытках избежать боли, тот вскакивает со стула, едва не падая на Джимми. Совсем, как глаза, совсем, как душа, как сумка, как волосы, одежда у Дениса вся черная, и Джимми забирает ее себе. Присваивает. Делает своей личной.
Денис почти что не сопротивляется, он ведь «еще какой тупой», он ведь слабак и никудышный лжец и отражение Джимми Пейджа в зеркале, и потому он примет все, что подлинный владелец этого лица решит с ним сделать.
Мстительные образы, подпалившие самообладание Джимми совсем недавно, образы о его златокудрой вешалке на коленях с его членом вместо молитвы во рту, эхом отдаются в воображении Джимми и сейчас.
Но если еще час назад, его черная униформа жала ему в паху, и внимание то и дело с документов перетекало к усиливающейся эрекции, то сейчас лучший друг Джимми поражен наркотиком.
Его лучший друг мучается от сонного паралича — растравливающее тело возбуждение идет вразрез с постыдной вялостью ниже пояса.
Выругавшись, Джимми надавливает Денису на плечи, вынуждая его упасть на колени.
— Развяжи мне ремень и опусти молнию на брюках, — указывает он Денису.
Тяжесть прикосновения на ремне. Остановка. Вновь тяжесть. Пряжка щелкает металлом.
— Я не хочу, — протестует Денис, но рук не убирает.
— Хватит выпендриваться.
— Я не.. я не выпендриваюсь.
— Выпендриваешься. Слабак, — повторяет Джимми, и торжество, пронизывающее его на этом слове даже на мгновение перекрывает злость.
Но всего на мгновение.
— Только шлюхи так делают. Дворовые девки, вот кто.
— Ты где этого нахватался? У тебя на родине все такие тупые, или тебя папаша этим золотым словам научил? — Джимми бьет вслепую, и потому атакует несколько оскорблений за раз — одно из них точно попадет в цель.
— Да пошел ты на хрен, — плевком выдает Денис, попадаясь на провокацию. Порываясь подняться на ноги, он запутывается в спущенных к щиколоткам джинсам.
Денис едва не падает кулем на пол, когда Джимми хватает его поперек живота и валит спиной на стол. Тот кривит лицо и что-то мычит от боли на своем языке страны «еще каких тупых», пытается привстать на локтях, но, Джимми, прихватив его за мошонку чуть крепче, чем нужно, приказывает ему:
— Лежать.
Вновь копошение.
— Лежать, я сказал.
Схватив со стола уже вскрытый пакет, он высыпает еще кокаина прямо Денису на живот. Пока он кромкой аккуратно постриженного ногтя выравнивает порошок в горизонтальную дорожку, он чувствует, как мышцы живота Дениса подрагивают от холода, тревоги и невольного возбуждения.
Джимми не может вспомнить (впервые не может!), куда подевал стеклянную трубочку, и, выругавшись сквозь зубы, он зажимает одну ноздрю и вынюхивает порошок прямо так.
Он соприкасается к кожей впалого живота кончиком носа, поглощая дорожку с начала до конца.
Организм пытается бороться с проникшим в него веществом, за считанные секунды предсказуемо сдаваясь новой волне эйфории. Сдается и Джимми, вминаясь губами в живот Дениса и собирая остатки кокаина языком.
Вкус Дениса тоже проникает в рот, и Джимми мстит ему за это, прикусывая тонкую кожу.
Тело под ним судорожно дергается, и Джимми бы накричал на Дениса или сделал бы ему больно вновь, если бы не отвердевающий член Дениса, по которому Джимми умудряется случайно проехаться подбородком.
Джимми издает глухой смешок.
Подняв с пола сброшенную с Дениса футболку (черная, с ярким принтом какой-то хэви-метал группы; стопроцентный полиэстер) и, свернув вдвое, Джимми кладет ее себе под ноги, а потом становится на колени и пропускает член Дениса себе в рот.
Методично приподнимая и опуская голову, он представляет, какие глаза должны быть сейчас у Дениса.
Закрытые, конечно, ведь и Джимми свои глаза закрыл.
Член во рту твердеет, подло напоминая о том, что эрекция — очередная вещь, которой сейчас Джимми лишен. Свободной рукой Джимми принимается водить себе по члену, быстро и механически, стараясь выдавить из него хотя бы какие-то признаки жизни.
Зависть к отзывчивому ко всем касаниям телу на столе, мешается со злостью, и Джимми отрывается, смакуя во рту победное:
— Думаю, я был прав и в первом и во втором. И про страну и про папашу.
Денис приподнимает голову и, приоткрыв глаза, бросает на Джимми растерянный взгляд, именно такой, с каким он из-за плеча взглянул на свое отражение в магическом стекле, за которым стоял тогда Джимми. Совсем только что и так давно.
Кокаин выбеливает его и без этого бледную, как шляпка поганки, кожу и суживает и так тощее лицо. Спутавшиеся волосы лезут в рот. Джимми пытается заставить себя думать о том, как неопрятно и отвратительно выглядит этот распластанный по столу человек, но вместо этого он думает о том, что он бы снял с Дениса скальп и надел.
После этой мысли Джимми уже не может смотреть в это лицо из зеркало.
Отчаянной, беспомощной злости становится так много, что она уже не умещается в черепной коробке, и тогда она делает залп по всему телу. На сверхсветовой скорости она проникает в кончики пальцев, под диафрагму, в позвоночник, под коленные чашечки.
В пах.
Джимми распрямляется, как пружина, и переворачивает расслабившееся тело человека из зеркала.
Нервными, отрывочными движениями роется в черной сумке, передвинутой к самому краю стола. Спустя вечность (с хвостиком) хаотичных поисков Джимми нашаривает на дне знакомую баночку. Снимает крышку, и та со звоном падает куда-то вниз. Крем холодит кожу рук, но не остужает все остальное.
Будет все равно больно.
Кто-то его теребит.
Запоздало Джимми понимает, что Деннис завел руку за спину и пытается ухватить Джимми за бедро. Если знает, как правильно себя вести, значит больно не будет, только холодно.
Он растирает по слегка отвердевшему члену белые сгустки крема и пытается протиснуться между ягодиц. Денис зажимается и подергивает недостающими до пола ногами. Хватка на бедре Джимми наконец-то становится ощутимой.
— И что на твоей родине твой папаша бы сказал…
— Закройся, сука, ебанутый ты совсем, закройся, иначе…
— …какой ты узкий, весь узкий, везде.
Денису нравится. Джимми делает все требующееся для этого.
Тот выворачивает голову на бок, поглядывая на Джимми через плечо, и то и дело стукаясь носом о железную столешницу.
Джимми не нравится. Его тело делает все требующееся для этого.
Похоть держится на одной и той же ноте — сильная, пронизывающая, невыносимая, и Джимми с зависимым от стимулятора телом выносит ее.
Чем крепче Денис притягивает его к себе за бедро, чем выше вскидывается, отрывая лицо от стола, тем больше разливается в Джимми желчи.
Глухие, нечеловеческие звуки протискиваются сквозь его зубы, и Джимми бы поймал их, заглушил бы и задушил, но руки заняты, так что даже волос с лица не убрать.
Кокаин шепчет, что виноват не наркотик.
Никого не интересуют злосчастные четыре грамма некачественного кокаина, изъятые у бывшего иммигранта-нелегала в сочельник.
Хранение наркотиков слишком простое преступление для такого следователя-работяги, как Джимми, нет, он обвиняет Дениса не в этом.
Лицо Дениса маячит перед глазом, а глаз уже больше не закрыть, и лицо, это лицо, именно это лицо и является центральной уликой.
Этот человек украл лицо Джимми, и воровство и есть его настоящее преступление.
Денис украл лицо, которое ему не принадлежит, даже не удосужился спрятать его к себе в сумку, а надел и то пришлось в пору.
Денис щеголял чужим лицом, не снимая его даже на ночь. Не снимая его, даже трахаясь с ненавистной ему начальницей. Не снимая его, даже у подземки с тремя девицами на выбор и бутылкой шампанского в руке. Не снимая его, даже при задержании офицерами полиции. Не снимая его сейчас.
Поэтому Джимми решает его снять сам.
Он останавливается, убирая руку от паха Дениса, и, не издавая ни звука, вцепляется тому в волосы. Наматывает на кулак. Совсем, как делал с кудрями своей «одной и единственной», только в тот раз по руке Джимми скользило золото, а сейчас — чернота.
Ложь, это было всегда чернота.
Просто раньше она маскировалась под золотые кредитные карты тестя и жемчуг на шее его милой, а сейчас она сорвала с себя все покровы.
И чернота накрывает кабинет для допросов, она накрывает металический стол и пустые стулья, она накрывает их обоих, она накрывает их собой.
Крепко держа Дениса за волосы, Джимми впечатывает его лицом в стол. Еще раз. И еще раз. Он дергает бедрами все чаще и быстрее, желание вместе со злостью топит тело в неврозе, а зрачки еще в пущей черноте, но его лучший друг не отвечает на старания, совсем немея.
Джимми трясет от страха и ярости, но он никак не может кончить, никак, никак.
Он не может кончить даже, когда видит красные следы на столе.
От вида крови Джимми становится лучше, и он отпускает черные волосы, возвращая руку к паху Дениса. Стоит пару раз сжать напрягшуюся мошонку, позволив тому самому вжиматься Джимми в ладонь, как тот кончает. Легко, как же ему легко.
Денис вытягивается в струну, приподнимаясь над столом, и издает хриплые протяжные звуки вперемешку со словами на неизвестном Джимми языке.
Джимми смотрит тому в затылок и видит его насквозь — пробравшись взглядом сквозь черепную коробку, кору мозга и его отсеки, и выйдя наружу с противоположной стороны, Джимми видит то, как искажается это лицо.
Глаза, крепко смыкаясь, складываются в щелки, кожа натягивается и покрывается светло-розовым, скрытым за слоем смазавшегося тонального крема «слоновая кость». Все углы заостряются.
Так должно происходить с лицом Джимми, когда он кончит.
Но так не произойдет с лицом Джимми никогда.
Но он так и не кончает.
Джимми отстраняется от ослабшего на столе тела Дениса, дыша часто и мелко, точно норовит загнать себя в сердечный приступ.
Не получается сморгнуть.
Из приоткрытого рта Дениса вытекает слюна, из члена — сперма, а из носа — кровь с желтоватыми вкраплениями порошка. Это отвратительно. Все это отвратительно, решает про себя Джимми, но не может поверить в собственные слова.
— А ну съебись отсюда, — сипло говорит он, пихая Дениса локтем меж ребер.
Денис приподнимается на руках и, оттолкнувшись от столешницы, встает на ноги.
Блуждающая улыбочка у него на лице взбесила бы Джимми еще с минуту назад, но сейчас она лишь заставляет его поморщиться.
Джимми делает все по порядку: застегивает брюки (без единой складки) и ремень, заправляет рубашку, приводит в порядок манжеты и воротник, конфискует у Дениса из сумки пачку салфеток и уничтожает ими следы подозрительных жидкостей всех цветов радуги — желтых, белых, красных, уходит, предварительно заперев за собой дверь, и возвращается с новым пакетом для изъятых у задержанных вещей, убирает в него оставшуюся дозу кокаина и запечатывает.
Протокол обыска он исправит уже у себя в кабинете.
— Я могу?.. — Начинает было Денис, но осекается под тяжелым взглядом Джимми.
По его непроницаемому лицу и не скажешь, что они только что друг с другом ебались.
— Что?
— Я думал, что… — Денис указывает в сторону двери и вновь душит предложение, не закончив его. Сытая послеоргазменная уверенность крошится на глазах.
— Пойти? Ты пойти хочешь? — Джимми качает головой, — ты что, думал я тебя вот так просто отпущу?
— Но… но, мы только что, ты только что… мы нюхали кокаин вместе и переспали, и я думал, что этого хватит, — от волнения Денис проглатывает слова, а акцент начинает проявляться еще сильнее.
— Ты серьезно предполагал, что этот допрос мог закончиться для тебя хорошо?
— Предполагал… — Денис запинается, обхватив себя руками.
Джимми отвечает не сразу.
Будто бы в раздумьях, он опирается кулаками об избавленный от следов их незаконных делишек стол и молчит, щеголяя фирменным стеклянным взглядом настоящего следователя.
Он смотрит Денису куда-то поверх головы, но смотрит так, точно готовясь выстрелить в упор.
Потом он переводит взгляд на притащенную из своего кабинета стопку бумаг. Словно из кобуры пистолет, вытаскивает пустой лист и делает смертельный выстрел, передвигая лист на половину Дениса.
— Пиши признание. Пиши, что таскал с собой два грамма кокаина. Словом, пиши все, как было. Потом звони жене домой и говори, чтобы привезла утром залог. Это твое первого правонарушение такого рода, а значит и сумма залога снижена до предела. Считай, что тебе повезло. Сумма залога обозначена воот здеесь, — тянет Джимми, сдвигая другой лист бумаги на чужую половину стола.
На проигравшую половину.
Опешив, Денис поначалу не может выдавить из себя ни звука.
Когда он наконец заговаривает, Джимми уверяется в том, что теперь он поломал Дениса до конца.
— А если я откажусь писать все то, что вы хотите от меня? Если я опишу все… что вы со мной сделали?
— Тогда мне нужно предупредить тебя, что дача ложных показаний, тем более против служителя порядка карается куда сильнее, а сумма залога повышается. Не знаю потянет ли такую сумму твоя жена, но если нет, тебя ждет тюрьма до начала судебного следствия, а когда ты проиграешь дело, то тюрьма будет и после. И тем более, в твоей крови сейчас столько кокаина, если потащить тебя на анализ и выявить насколько сильно ты обдолбан, это только поможет делу против тебя, — обьясняет Джимми, все еще продолжая глядеть куда-то в сторону, — но ты конечно волен сам решать, что ты напишешь в признании.
В следующий раз Денис подает голос только, когда ему становится нужна ручка для написания признания.
Джимми мажет быстрым взглядом по его ссутуленной спине и глуповато приоткрытому рту, словно Денис силится выдавить из себя слова, но язык не слушается.
Отводит взгляд.
— Ночь проведешь в участке за решеткой, завтра меня здесь не будет, поэтому от твоей жены залог примет кто-то другой. Я не помню точно, кто завтра на утренней смене, но здесь, как ты понимаешь, всегда кто-то на дежурстве. К двенадцати ты будешь свободен.
Заведя Дениса в камеру, Джимми медлит перед тем, как провернуть в замке ключ. Белоснежный до слепоты электрический свет он так и не включил, а за окном стремительно темнеет, погружая проход и галерею, состыкованных друг с другом камер в полумрак.
Сглотнув, Джимми слегка приподнимает голову и бросает взгляд на Дениса, усевшегося на самый край койки. Все еще в шоковом состоянии, он неотрывно глядит себе под ноги.
Со спутанными, заляпанными от прикосновений патлами и проявившимися над нахмуренными бровями морщинами, Денис выглядит почти что настоящим, и Джимми чувствует почти что нежность.
Закрыв камеру на ключ, он дважды дергает дверь на себя, удостоверившись, закрыта ли она, и уходит прочь, с каждым шагом и каждой последующей камерой, удаляясь вверх по проходу.
Джимми гасит раздражающе яркий свет в холле, выкручивает громкость радио, гоняющим одну за другой слащавую песню о Рождестве, на минимум и ждет до семь минут десятого, когда приходит на ночную смену (с опозданием на семь минут) очередной безымянный офицер. Скорое возвращение домой нагоняет тоску, и Джимми убивает время лаконичным диалогом с офицером. Они перебрасываются ничего не значащими фразами о погоде, футболе и (не)любви к праздникам, а потом офицер включает свет и выкручивает звук радио на полную громкость.
Диджей ставит Пола МакКартни, что в конечном счете и заставляет Джимми уйти.
Кокаин прекратил свое действие еще, когда Денис расписался в правом нижнем углу признания, а теперь Джимми предоставлен обратной стороне вещества — желудок выкручивает, голова тяжелеет от подступившей мигрени, тело тянет вниз к земле и закон о гравитации кажется, как никогда верным.
Проходя мимо закрытой на ночь церкви, Джимми слышится пение его благоверной, и к ее голосу присоединяются десятки других, и все они, как один, выводят: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».
Пение преследует Джимми до самого входа в подземку.
В пустом вагоне электрички, он не слышит ничего кроме гудения рельс.
На следующий день рождается Христос, и тесть вместе со своей новой миссис приходят в дом мистера и миссис Пейдж на праздничную индейку.
Выкроив свободную минутку в хлопотах по дому и натужных разговорах с тестем, Джимми усаживается спиной к камину и разворачивает утреннюю газету на разделе криминальной хроники. Первым же заголовком крупными буквами и остроконечным, пошлым шрифтом значится задержание мужа дочери одного из главных акционеров банка Ллойдс.
В статье пишут о найденном у задержанного кокаине и отказе богатого предпринимателя на просьбу дочери дать денег для залога, так что «убитой горем жене» пришлось в срочном порядке продать висевший у нее дома подлинник Дега (подарок отца на свадьбу, конечно же), лишь бы освободить супруга.
Журналист описывает задержанного, как «улыбчивого и довольного жизнью в столице альфонса, который никогда не отрицал того, что он самый настоящий альфонс». Фотография, конечно черно-белая, но все же, напечатана в правом нижнем углу страницы. Человек с фотографии широко улыбается, не стесняясь выставляя на обозрение пухлые щеки. От растянутых в сторону тонких губ, и без того узкие глазки сужаются еще сильнее, придавая фотографии комичное сходство с карикатурой на азиата. А по контуру широкого лица лежат темные волосы, сглаживая углы и придавая тому откровенное сходство с блином. Журналист упоминает безукоризненную репутацию вышеназванного акционера Ллойдс, влияние его семьи и все те «неприятные скорые последствия», которые грозят в скором будущем тому служителя правопорядка, которому непосчастливилось остаться в сочельник на службе и кинуть героя статьи за решетку. В конце статьи, автор с нескрываемым сарказмом задается вопросом, является ли этот полицейский храбрым героем или же просто глупцом?
— Милый, сейчас ведь семейное мероприятие… — С сахаром в голосе окликает Джимми милая, но по застывшему в пародии на улыбку, обведенному помадой рту, Джимми догадывается, что она напряжена до предела.
— Вот и папа уже здесь, — рапортует она, когда в столовую чинно заходит «папа» и садится в голове стола.
— Может быть ты уберешь газету, раз все собрались? — С хорошо скрываемым раздражением, намекает ему любимая, ставя в центр стола настоящего виновника собрания — отнюдь не новорожденного Христа, а приготовленную этим утром утку с начинкой из яблок и корицы.
— Конечно, — после небольшой заминки послушно говорит он. По его лицу скользит блуждающая, неясная никому улыбка, — все что хочешь, дорогая, — чуть помедлив, Джимми закрывает газету, сворачивает вдвое и, слегка развернувшись на стуле, бросает газету в горящий камин.
Когда Джимми поворачивается обратно, все собравшиеся смотрят на него одного.
— Я не узнаю тебя сегодня. Ты всегда так мало при мне улыбаешься, — громким шепотом говорит ему на ухо женщина с серебряным кольцом на пальце. Ровно такое же есть и у Джимми. Должно быть, это его жена.
Тучный мужчина во главе стола склоняет голову в одобрении.
— А теперь мы все возьмемся за руки и помолимся, — возвещает он, чуть выждав, и подает одну руку своей пассии, а другую — Джимми.
Следуя традиции, Джимми закрывает глаза, вслушиваясь в монотонную торжественность в голосе мужчины справа, «Он избавит тебя от сети ловца и от гибельной язвы. Он укроет тебя Своими перьями, и под Его крыльями ты найдешь прибежище. Его истина будет тебе щитом и броней. Не убоишься ни ужасов в ночи, ни стрелы, летящей днем, ни язвы, ходящей во мраке, ни заразы, опустошающей в полдень. Тысяча падет около тебя, и десять тысяч справа от тебя, но к тебе не приблизится. Только глазами своими будешь смотреть и увидишь возмездие нечестивым».
Когда Джимми открывает глаза, на тарелке уже лежит филе, а в бокал уже налито вино.
Джимми спотыкается взглядом о свое искаженное отражение на лезвие столового ножа, и это напоминает ему о Денисе и том его взгляде через плечо в самом начале. О его взгляде на свое отражение и на Джимми за стеклом. Тот самый первый взгляд, который заказал конец их краткого знакомства заранее.
Джимми меланхолично размышляет о том, что не случись того первого взгляда, не было бы и статьи в газете, не было бы «скорых неприятных последствий», ничего не было бы.
Вокруг раздается стук столовых приборов, всем не терпится приступить к праздничному обеду в честь дня рождения Спасителя.
Джимми безропотно присоединяется, разыгрывая веру — стоит ему отправить кусок индейки в рот, и она становится плотью Дениса, а стоит ему сделать глоток вина, оно обращается в его кровь.
Когда на блюде из под индейки остаются одни только кости, глава семьи откашливается и с ободряющей улыбкой у уголков рта спрашивает Джимми, как у того дела на работе.
Джимми замирает с недонесенным до рта кусочком мяса. Он уже собирается ответить, как замечает силуэт, отображающийся на лезвие ножа, зажатый им в правой руке. Джимми слегка сощуривается и внимательно всматривается свое отражение.
Джимми видит, что с лезвия на него смотрит тот человек из зеркала, с лезвия на него смотрит Денис, и они улыбаются друг другу.
Только тогда Джимми обмакивает губы салфеткой, откладывает столовые приборы и со смутной улыбкой отвечает на вопрос незнакомого ему человека.