Listen or download Joy Division Shadowplay for free on Prostopleer

Это гимн Лондона тех дней, и да, вы поняли, какой город сегодня повестке дня.
После двухнедельной Франции, где действительно все демонстративно отказываются говорить по-английски, я перебралась на парома в Великобританию, казалось бы, когда отправляешься из Кале в Дувр, пересекая Ла-Манш, ничего принципиально не меняется, но когда уже пребываешь на британскую землю чувствуется полнейшая смена обстановки и атмосферы. К примеру, парижане, многие любят повторять как те грубы к иностранцам – грязные инсинуации, ничего подобного, скажите им Bonjour! И вы завоюете их сердце, а сердце-то у них, красавцев, склонное к измене, так и представляется шёлковым, струящимся, сердце этических экстравертов, склонное к перепадам настроения, искрометным влюблённостям… И сердце англичан – обратная сторона медали, мне представляется такой латунный объект, сияющий чистотой, нечто не замылившееся, нечто от чего веет постоянством и основательностью, сердце молчаливой и надрывное. Если рассуждать о психотипе французов и англичан, то французы мне кажутся Гекслями с Гамлетовским налётов, я понимаю, что это так размыто и запутанно, но в парижанах чувствуются именно эта интуитивно-этическаяя смесь, а англичане… мне казалось, что интегральный тип их народа будет Драйзер, я конечно, слышала и о вариантах Штира, но у англичан с БИ всё в порядке как раз, а вот с ЧИ они часто теряются. Хотя я не исключаю вариант, того что британцы – Максимы, хотя бы потому что большая часть учителей у меня были Гамлеты, да и тем явно нравились этические манипуляции и прочая эксцентричная шелуха. Если. Уж. Быть. Честной. Но всё это лирика, ведь на следующий день я уже оказалась в Лондоне, а этот отрывок из записок путешественника посвящается именно Лондону, вновь, на одну ночь, но – Лондон, вслушайтесь, вслушайтесь в слово! Слышите, нет? А я слышу – звон колоколов в Вестминстерском аббатстве, mind the gap, когда спускаешься в подземку, цоканье белок в Парке Святого Джеймса, lovely и darling от официантов с их удивительным акцентом, Лондон – это полицейские на конях, вечный простывшие клерки, веснушчатые англичанки с зонтами на перевес, Лондон это отдельная планета, не имеющая ничего общего с Англией¸ с остальным миром, и клянусь, даже Марс со слов Рэя Брэдбери не так красив как Лондон. И я все это слышу, когда задумываюсь, когда кто-то обороняет «Лондон», вспоминаю как пошла к Собору Святого Павла и взбежала к Шепчущей Галереи, и я помню себя запыхавшуюся, летящую вверх, в своём изумрудном, потемневшем от влаги плаще, по этим бесконечным ступенькам, вверх-вверх, и в этих стенах, стоило приложить руку ты на мгновенье выпадал из жизни, из времени, и вот ты уже на секунду моложе чем все остальные, потому что на одну секунду ты совершил такое умопомрачительное, внезапное путешествие в прошлое, когда эти стены возводили, но ты не можешь остаться там, потому что тебя ждет…
… потому что тебя ждёт Галерея Тэйт, и Эдвард Мунк, и Дэмиен Хёрст, и Мост Тысячелетия, и даже ни на одну секундочку нет времени подумать, что я была на экспозиция картин Хёрста. Самого Хёрста, который когда-то давно был моим кумиром, и я гордо говорила всем, что черт подери, придет время и я смогу затмить Хёрста. Очень давно, но как же явно всё это всплывает, хотя неважны эти воспоминания, и я кидаю их в воды Темзы, перегибаясь через перила, и смотря на них тонущих – отяжелевших и таких далёких, и вот совсем легкая и невесомая, словно алкоголик, что спился на сидре, а никто и не ждал, а теперь он завтракает на Плутоне и летает на крыльях летучих мышей – вот мои чувства, возьми их все, Лондон, сожги их в печах и выдай мне новые, хрустящие, которыми я буду бахвалиться будто широкополой фетровой шляпкой или антикварной гранатовой брошью. Возьми меня, Лондон – я иду в театр, возьми меня прямо на сцене, и ведь взял же, черт, зацепил крючком за особо нежные сердечные местечки, и сама пьеса Юджина О’Нилла «Долгий День Уходит в Ночь» и Дэвид Суше такой нежданно близкий, и я затаившая дыхание, что кажется слышны капельки пота, что стекают по вискам актеров, и… и… захлебнулась. Но нет, не подумайте, все эти джентльмены во фраках и леди со сверкающими как чёрные дыры клачами во время антракта направились в покупать с пива, и так и прихлебывали будвайзером, пока я погружалась в космические недра своего English Breakfast’а. А в конце на последний аплодисментах, когда все зрители встали, и до боли, цепляющей уплывающее сознание, хлопали и хлопали, в тот миг, я клянусь, что пообещала себе заново попробовать поставить пьесу, да, в мае у меня был абсолютно неудачная попытка, но сейчас, насмотревшись на декорации, синхронность движений актеров, их сноровку, их талант, их диалоги с точность коллекционера бабочек пронизывающую меня, и весь зрительный зал разом – а я ведь тоже могу. Тоже могу писать, ставить, играть, хочу учиться, выламывать изо рта строки, так чтобы они звучали еще более естественно, чем у всех этих талантливейших и ценнейших артистов.
Ну, у вас и амбиции, дамочка.
И уже под полночь, когда я шаталась по Пикадилли Сёркас, а кругом были огни, почти как в Париже, но здесь огонь был не столь на неоновых вывесках, он был скорее на лицах, и у меня где-то заплутавшая искра между ребер и в груди и в коленках, так что необозримо стало горько, что я-то одна, а кругом толпы, парочки, спешащие в бары, ночные клубы, в подземку, а у меня и шеи-то нет, на которой можно было повиснуть, за чью ладонь ухватится начать горячечно и лихорадочно вышептывать «это красиво, ты никогда такого не видел и не чувствовал, это так красиво, придурок, Господи, давай останемся, давай не будем спать до утра, давай подорвем себя у фонтанов, давай умирать от потери воздуха вместе». Не было рядом никого, и я стоящая в эпицентре жизни, как моток пряжи крутящейся у меня на глазах, все менялось, кроме меня, а все хотелось потащить кого-то в какой-нибудь уголок, зажавшись там, а отовсюду и музыка и гомон, а у меня в ушах лишь иллюзорный шум океана и собственного простуженного дыхания.
Вдох. Выдох.
И действительно, на следующий день, зайдя в Waterstone’s, самый большой книжный магазин в Европе, хотя подождите, куда вы так спешите, господа, мне стоит упомянуть как я искала этот книжный, остановив проходившего мимо юношу, как сейчас помню – насмешливые, синие глаза как две ложки океанской воды, чёрные, бархатные вихры, шляпка набекрень как у настоящего денди, и вся такая восторженная я:
- Простите, вы не знаете где Charing Cross Street?
- Что? – В глазах смех а в голове явственно плещется идеальный received pronunciation, - я не знаю такой улицы, возможно вы имеете ввиду Charing Cross Road? Тогда вам вниз по кварталу и наткнетесь.
- Да, Road. Я запомню, - стараюсь улыбаться не так широко, как хочется.
- Может кофе, love?
- В следующий раз, dear, - и, наконец мы оба улыбаемся как того хотим, широко, и я думаю, это всё Лондон, это всё он, только он.
Поразительно, как часто к незнакомцам они употребляют эти прелестные словечки, которые я каким-то чудным образом успела перенять за пару дней, и еще более поразительно то как они относятся к своему городу. Это еще одно различие парижан и лондонцев – знаете почему парижане порой спесивы? Потому что они живут в Париже, и любят его больше всего на свете. А знаете почему лондонцы бывают так высокомерны и требуют абсолютного знания своих улиц? Нет, это не иза всеобъемлющей любви к Лондону, нет, они живут в Лондоне, они, персоны, они и только они, и именно они делают Лодон величайшем местом на земле – парижане любят себя из-за того, что живут в Париже, лондонцы же любят себя и позволяют себе любить Лондон. Тонкая грань.
Возвращаясь к поискам книжного магазина, все же наткнувшись на него, после бесцельный прогулок по мостовым, только войдя в его двери на меня нашел неистовый порыв кашля, а когда я увидела эти лабиринты из четырех этажей и сплошь одни корешки книг, начиная от классиков, таких редких, что в зубах от зависти засвербело, заканчивая стендом «приз за худшее описания секса в художественном произведении, (к слову, там был Воннегут), я поняла, матушки-батюшки куда же я приехала, здесь же в буквах утонуть можно – физически. Хотя потонула я скорее в дожде, когда потом в босоножках шлёпала к Национальной Галереи, в ушах звучал «Улисс» начитываемый приятным баритоном, а в Галереи я скромно примкнула зайцем к одной экскурсионной группки. Ох, какие там гиды, не чета Пушкинскому или Третьяковке! Гиды, что знают происхождение каждого перышка на картинах Ван Дайка, каждого барашка на полотнах Тёрнера, гиды, что говорят на четырех языках, гиды, что шутят и рассказывают притчи подают платочки расчихавшейся Сибил.
А прямо до поезда, ибо остановились то мы с семьей в Ричмонде, что час на поезде от станции Ватерлоо, я поспешила в Парк Святого Джеймса, сидела там, разложившись на своей мшисто-зеленом плаще, грея руки бумажным стаканчиком с чаем и читала про разделение северной и южной Ирландии, рядом, как разведчики, от дерева к дереву, пробегали белки, а единственные мысли, что крутились в голове: «я хочу сидеть здесь и через десять лет тоже» и «господи, какой красивый шрифт и обложка, и…». Постепенно становилось более промозгло, солнце начало заходить, а чай только холодил язык и нёбо, так что я несколько обреченно побрела к tube и вот уже стояла у Ватерлоо, в ушах заливался Боно, и...:
- Чай, пожалуйста, - барная стойка у станции отправки поезда, а за ней улыбчивый парнишка студенческих лет.
- Минутку. Ты из Франции? – Удивительно, меня постоянно, из раза в раз принимали за француженку, так как славянского в моей внешности ноль, так что я с улыбкой отвечаю:
- Нет.
- Тогда, ты из Лондона, - это веселит меня еще больше.
- Нет, я из России, - паренек протягивает мне сдачу и чек, это меня удивляет еще больше, так как в Лондоне меня всегда спрашивали нужен мне чек или нет. А его жилистая рука до сих пор перед моим лицом. Я улыбаюсь, забираю стаканчик и чек.
А через пару шагов, развернув бумажонку, вижу то, что и предполагала – витиеватым, художественным почерком на листке написан номер телефона, что меня горько веселит, такое со мной уже случалось накануне, тоже в Лондоне, и во через пару минут поезди я уеду на неопределенный промежуток времени, оставив здесь и экспозицию Хёрста и… и… белок в парке, и какой-то обломок самой себя потерявшееся то ли на мостовой то ли в подземки.
Сажусь в свой вагон, вот – мое сиденье, вот этот поезд через пару минут увезет, через пару минут, раз минута, два минута, три, и конечно же, я вскакиваю, выбегая, чуть не расплескав чай, сажусь на скамейку, провожая взглядом заходящее, в кои-то веки не плачуще солнце. Вместо него плакать начинаю я, как абсолютный слабак, неженка, и откуда такие приливы сентиментальности, а может это все организм изголодавшийся по теплу, и вот слезы греют его, а я все никак не могу взять себя в руки, ведь я так-так не хочу уезжать.
- Тебе надо идти, - я говорю это сама себе, и сажусь в теплый, как крематорий вагон. На улице начинает накрапывать дождь.